История одной экспедиции (С. Жегалова) [1970 - - Пряник, прялка и птица Сирин]

Если вам случится побывать в Москве на Красной площади, обязательно зайдите в Исторический музей. Большое здание из темно-красного кирпича с остроконечными башенками и фигурными крылечками занимает целый квартал, а фасад смотрит на Спасскую башню Кремля. А уж если вы туда попадете, загляните и в хранилище крестьянских изделий. Ваше внимание там сразу привлечет большое количество необычных сейчас предметов: здесь ковши и миски из дерева, туески - берестяные ведерки, ларцы в форме древних теремов, рубеля, прялки... Когда-то давно они употреблялись крестьянами в повседневном быту: из ковшей в праздники пили мед и пиво, в туесках носили в поле питье, а на прялках пряли нитки для тканей. Но делавшие их мастера вложили в изготовление этих вещей столько умения и вкуса, что сейчас они собраны в музей и мы ими любуемся, как произведениями народного искусства.

Бросается в глаза обилие ярких расписных предметов, для украшения которых художник не пожалел ни красок, ни фантазии. Цветные узоры очень разнообразны: одни предметы, как ковром, покрыты цветами и листьями, на других бытовые сценки - склонилась над шитьем крестьянка, куда-то спешит ездок в санях, целится в птицу стрелок, а та взмахнула крыльями и собирается взлететь. С каждым следующим расписным предметом все новые и новые сюжеты, а иногда на одном сразу несколько сценок: вот, распустив все паруса, плывет корабль, схватился врукопашную охотник с медведем, а здесь сидят двое - старик в долгополой одежде и юноша, между ними книга с крупными буквами, очень похоже на обучение грамоте.

Чем больше всматриваешься в эту роспись, тем больше хочется о ней узнать: где и когда жили ее авторы, что они хотели сказать в своих рисунках, для кого так старались в украшениях?

Эти вещи попали в музей давно, лет семьдесят-восемьдесят тому назад, от коллекционеров-любителей. Собирая предметы только из-за их внешнего вида, эти люди не интересовались теми вопросами, на которые сейчас нам хотелось бы получить ответы. Все эти вещи - простые, деревянные, употреблялись крестьянами в старой деревне, и о них раньше почти не писали.

Изредка на предметах встречаются надписи. Но чаще всего они ничем не могут помочь: или автор вместо слов поставил одни буквы, или же подписался полностью, но не указал ни места, где жил, ни времени, когда это было. Видно, делал он эти вещи для своих односельчан: они и так его знали, зачем же лишняя работа?

Среди расписных сценок одна была особенно непонятной. Нарисована она на прялке. По крутой лесенке на крыльцо взбирается седой согбенный старец, опираясь на посох. С другой стороны к этому же крыльцу подъезжает юноша на вороном коне. На старике и юноше какие-то длинные до пят платья. Над этой сценкой вся поверхность прялки разделена, как по линейке, на ровные прямоугольники и квадраты - чувствуется, что автор любил в работе аккуратность и точность. Из каждого прямоугольника, как из рамки, на нас смотрят птицы, звери, цветы. На самом верху- два зачерченных в клетку квадратика, они очень похожи на старинные окошки. На обратной стороне прялки изображено катание: празднично одетая пара сидит в санях, кругом цветы высотой с деревья (илл. 1, 2, 12).

1 Прялка, на которой прежде женщины пряли пряжу. Неизвестный художник в XVIII веке украсил ее росписью

2. Часть рисунка на этой же прялке. Куда идет старец? Зачем приехал юноша?

Куда направляется старец? Зачем приехал юноша? Кто Эта пара в санях? Кто автор этой чудесной росписи?

Внизу еле заметная надпись. Попробуем ее прочитать. Может быть, она нам поможет что-нибудь выяснить? Надпись размещена в круглых выступах прялки, а два слова - между ними. Она от времени сильно стерлась, некоторые буквы различить уже невозможно. Да и те, что сохранились, мало похожи на наши, современные:

Начнем с левого кружочка. Первой буквы не видно, вторая - в форме открытой вверху восьмерки. Витиеватые очертания следующих напоминают старославянскую азбуку. Здесь же, в Историческом музее, в отделе древних рукописей и старопечатных книг, мы сможем увидеть буквы и письмена всех эпох, и даже рукописные, те, которые писались от руки, когда печатного станка еще и в помине не было. Возьмем для примера одну из повестей XVI века, ту, где рассказывается о походах Александра Македонского,- любили ее наши предки больше всех других. Вот как выглядит в ней одна фраза:

(Александр же рассердился и велел трубить в боевые трубы.) Очертания букв почти те же, что и наших, два раза встречается и наша "восьмерка" - в словах "трубы" и "трубити": значит, это наше "у". Обратите внимание, что не все буквы в этой фразе помещены в строчку, некоторые из них над словом: в слове "Александр" - "д", а в слове "разиярився" - "з". По-видимому, наши предки экономили бумагу и время. В нашей надписи тоже есть буквы наверху, над словами, теперь мы знаем, что их нужно учесть. Слово в левом кружочке, без первой буквы, таким образом, читается как "ургоменско", в правом - "волости"; на другой стороне четыре слова: в левом кружочке - "сребреницы", за ним, несколько выше - "степани", а над ним маленькая "д", следовательно, это имя - "степаниды", справа отчество - "дмитровны" и в центре фамилия - "чюраковыхъ".

В целом вся надпись получилась такой: "...ургоменско... волости сребреницы Степаниды Дмитровны Чюраковыхъ". Эта надпись нам говорит только о том, что принадлежала прялка Степаниде Дмитриевне Чюраковых. Владелица прялки названа непонятным нам словом "сребреница" и жила она где-то в "ургоменскои" волости, полного названия которой мы даже не знаем.

А если попробовать отыскать эту волость на карте? Ведь мы знаем почти все буквы и можем узнать не только ее полное название, но и где она находится. Но наша прялка старая, поэтому и карту нам нужно взять старую, дореволюционную.

Географические карты на Руси стали составляться не так давно, и еще в XVII веке они были весьма приблизительными, со множеством белых пятен. Петр I, побывав за границей и познакомившись там с настоящими географическими картами, решил и у себя в стране организовать издание точных географических карт. По всей России были разосланы экспедиции геологов и топографов для изучения и съемок местности, а так как дело это стало правительственным, все сведения собирались в специальную комиссию Сената.

В результате этих работ и был издан первый подробный географический атлас России. Вот он перед нами, в толстом старинном переплете, непривычно длинное для нас название его вытеснено золочеными буквами. "Атлас Российский, состоящий из девятнадцати специальных карт, представляющих Всероссийскую империю, сочиненный по правилам географическим и новейшим обсервациям старанием и трудами Императорской Академии Наук в Санктпетербурге 1745 года".

Полистаем его. Как непохожи эти карты на современные! Много незнакомых названий, административное деление другое: встречаются и царства, и герцогства, и провинции, и губернии. С каждой новой страницей перед нами встает Россия далекой от нас эпохи. Вот северо-запад с Лапландией, Эстляндией и Курляндией. Сейчас это наша Карелия, Эстония и Латвия. Вверху карты в фигурной рамке картинка - морж и еще какой-то зверь на фоне океана. Она как бы показывает, что в этой области главное занятие населения - морское звероловство. На карте Воронежской губернии такая же картинка изображает двух крестьян со снопами, следовательно, здесь главное - земледелие. А на крайнем юге - сцены сражений: ведь в это время велись ожесточенные войны с турками за завоевание Крыма. Нашей "ургомени" пока не видно.

И вот мы открыли карту с названием таким же длинным и подробным, как и самого атласа: "Карта Яренской, Важской, Устюжской, Соливычегоцкой и Хлыновской провинций и уездов". Это - север центральной России. Почти вся поверхность заполнена крошечными деревьями и волнистыми черточками - леса, болота - и как паутиной пересечена ниточками рек (илл. 3). Они и сейчас нам хорошо знакомы: Вага, Сухона, Вычегда, Юг, а самая жирная и длинная линия, как бы все их объединяющая,- Северная Двина. Начинается она в самой южной части области от слияния двух рек - Юга и Сухоны.

3. Так выглядела карта Устюжской провинции Севера в атласе 1745 года

Дальше Двина течет на северо-запад, пересекает всю территорию Севера и впадает в Белое море. По берегам Северной Двины много селений. Реки в древности были главными дорогами, а на севере - единственными: через леса и болота ведь не проберешься. Поэтому и селились здесь только по берегам рек, а селения в местах впадения рек, как и на развилках дорог, становились особенно важными. Поэтому и вырос на месте слияния Юга и Сухоны Великий Устюг, у Двины и Вычегды - Сольвычегодск, у впадения Двины в океан - Архангельск, ставший крупным портом торговли с иностранными государствами.

Да и мелких селений, как мы видим, больше всего там, где реки крупнее. Поэтому их так много в среднем течении Двины. Названия сел и деревень почти всегда от рек, на которых они стоят: Нижнетоемское - на Нижней Тойме, Топецкое - на Топсе, а вот рядом что-то очень знакомое - Кургоменское. Так это же и есть наше "ургоменское". Бот, оказывается, где жила наша Степанида Дмитриевна: на правом берегу Северной Двины, недалеко от впадения в нее Ваги. Поэтому и территория, очерченная вокруг нашего места, названа здесь Важским уездом.

И не сохранилось ли и сейчас там что-нибудь, что поможет нам узнать о жителях тех времен, о художниках, расписывавших прялки "с окошками", да и о других вещах, хранящихся сейчас в музее?

Едем на Северную Двину

Мы едем на Двину. Мы - это научные сотрудники Исторического музея и архитектор-художник. Маршрут такой: из Москвы поездом до Котласа, а оттуда по реке до нашей Кургомени. Весь путь займет, пожалуй, не меньше трех дней. "Как долго,- скажем мы сейчас,- целых три дня дороги!" Но забудем на минуту о сегодняшнем дне, перенесемся мысленно в прошлое, назад лет на сто. Котлас тогда был не городом, как сейчас, а небольшой деревенькой из нескольких домов.

Сначала нам пришлось бы долго ехать на лошадях, останавливаясь менять их на почтовых станциях. В лучшем случае, недели через полторы мы были бы в Вологде. Затем по рекам - Сухоне и ее притоку - еще через недельку добрались бы до Устюга. Тогда весь путь занял бы у нас не три дня, а три недели, да и то при благоприятной погоде. А еще раньше он был не только долгим, но и опасным. Послушаем, что по этому поводу написали царю Алексею Михайловичу живописцы из Великого Устюга, которых, как хороших мастеров, часто вызывали для работ в Москву:

"Бьют челом тебе, великий государь,- писали они,- сироты твои Устюга Великого живописцы Афонка Петров, Ивашка Никитин да Петрушка Ильин... В прошлых годех брали нас, государь, по твоему указу к Москве, для живописного письма, и в нынешнем 1668 году опять взяты мы к Москве, в Коломенское... А Устюг Великий от Москвы за тысячу верст и больше, пятьсот верст только водяной путь большими и малыми реками; егда же бывают ветры великие, мы, сироты твои, стоим в малых судах дня по три и по неделе, бояся от воды потопления..." От этих частых и трудных переездов, сообщают они дальше, вконец они разорились, жены и дети их ходят по миру, и если царь не услышит их жалоб и не перестанет так часто вызывать, они окончательно погибнут.

Усевшись в поезд, мы оценим теперь преимущества передвижения в наши дни: меньше двух суток езды - и мы уже на Двине. Белый уютный пароходик "Горончаровский", шлепая колесами, неторопливо везет нас вниз по течению, к Кургомени. Величественная и спокойная Двина мягко и неторопливо катит свои волны к океану. Гористые берега то и дело, как гигантским ножом, рассечены оврагами, по

дну которых журчит ручеек, стекая в реку. Окружающая природа отразилась в названиях пристаней: Пермогорье - первые, т. е. самые высокие горы, Красноборск - красный (сосновый) бор.

Красивые места, богатая природа... Не удивительно, что уже с XII века предприимчивые новгородцы стали заселять берега Северной Двины, осваивая их, постепенно продвигаясь и дальше на восток, в леса и болота. В лесах добывали дорогую пушнину, гнали смолу, добычу продавали в иноземные государства, а оттуда везли товары "заморские": чай, сахар, краски, бумагу, бархаты и шелка. Двина служила большой торговой дорогой: переносила на своих волнах доверху груженные корабли:

Выгодные для торговли места привлекли сюда множество искусных ремесленников, их изделия славились не только по всей Руси, но и за ее пределами: в Устюге Великом делались тончайшие кружевные вещицы из железа и серебра, в Сольвычегодске - красочные эмали, а в Холмогорах - сундучки всех форм и размеров. Больше всего предметов делали из дерева, все, что только нужно для жизни каждый день, каждый час: ложку с миской для еды, орудие, чтобы вспахать землю, стол со скамьей, да и самый дом, где жить,- всюду дерево, дерево на все. И умели его обрабатывать наши предки так, что под их руками оно словно оживало: вершину дома украшали головой коня со сверкающими медными глазами, ковш делали в форме плывущей птицы. Для поделок использовали не только само дерево, но и кору и даже корни - из них, как из веревок, плели коробочки, табакерки, блюда, солонки, да так плотно, что и вода не протекала.

И сейчас живет это искусство... Проезжаем мимо деревни, дома которой высокие, "двужильные" (на два жилья), как бы впитали в себя многовековое плотничье мастерство. С крыш как сережки свешиваются резные доски, их ажурные концы напоминают вышитые края полотенец, такие же узорные окаймления и на наличниках окон. Фигурные столбики держат двускатную кровлю крыльца, окружают балкончики - "выходы", устроенные для украшения дома под чердачным окном. Выгнув крутые шеи, смотрят с вершины крыш кони, и ни один не похож на другой: этот коренастый, с мощной, колесом выступающей грудью, тот - двухголовый, а третий с такой маленькой головкой и тонкой шеей, что больше похож на птицу, чем на коня. Ведь когда строили дом, на гребень крыши клали целое дерево, выдолбленное желобом, а из его корня с отростком вырезали коня и фантазия мастера каждый раз подсказывала ему, как лучше обработать естественные изгибы этого корня (илл. 4).

4. Вершину северного дома нередко украшает конь. Он как бы сторожит его

Самого же большого искусства плотничье мастерство достигло в постройках церквей. Умело поставленные на холмах и пригорках или просто на высоком берегу, они до сих пор удивляют совершенством своих форм. В руках северных плотников бревно - длинное, толстое, неуклюжее - становилось мягким и податливым, и только они из этого материала и без единого гвоздя умели строить "по круглому". Корпус постройки имел до восьми граней ("восьмериком"), а формы крыш прямо-таки поражают разнообразием: "клинчатые" - углом на два ската; "шатром" - шестигранной пирамидой; "бочкой" - на два скругленных ската; совсем круглые, в виде луковиц. Не случайно сейчас сюда, на север, едут толпы туристов - такое нужно увидеть своими глазами.

Плывем уже вторые сутки, берега заметно изменились - высоких гор, как в Пермогорье, давно нет. Меньше сосны, больше березы: она любит место пониже и посырее. Опять отмечено это в названиях пристаней: "Березники", "Конецгорье". Горы действительно кончились - места ровные, пустынные, скучные. Теперь понятно, почему на карте, которую мы смотрели, между Конецгорьем и Архангельском селений почти нет: кругом низкие, неудобные для жизни места.

Мы выходим в Топецком. Когда-то это селение входило в Кургоменскую волость - Кургомень рядом. Значит, мы уже на родине Степаниды... Село как село. Старое и новое здесь тесно переплелось. Большие дома с тесовыми кровлями и широченными бревенчатыми въездами - по ним раньше свободно мог въехать на второй этаж целый воз с сеном. На некоторых домах сохранились еще деревянные трубы - "дымницы": они ставились над дырой в потолке в тех избах, которые отапливались печами без труб - "по-черному". И здесь же рядом - телеграфные столбы, электрические провода, радио.

Недалеко от нас греется на солнышке седобородый старик. Подходим, знакомимся, рассказываем, кто мы, зачем приехали. Наш собеседник заметно оживляется, завязывается неторопливая, обстоятельная беседа.

- Мастера, красившие деревенские вещи?- задумчиво повторяет он, и первая же его фраза говорит нам, что слова "художник", "живописец", "роспись" - слова городского происхождения. Для крестьян же расцвечивать красочными узорами вещи, рисовать на них целые картины означает просто "красить", а авторы живописных произведений - это просто "мастера".

- Были у нас такие мастера,- продолжает он,- жили и здесь и в других деревнях. Один из них - Иван Осипович Бурмагин - был моим соседом, лет двадцать будет уж, как умер.

Мастерству своему он научился у отца, который писал иконы для церквей.

Оказывается, есть еще одно слово для обозначения их искусства - "писать", которое относится, по всей видимости, к произведениям более высоким по мастерству. Вспоминается невольно одна фраза из документа XVII века: "...подголовок (вид сундучка) колмогорский (т. е. из города Холмогоры), писан золотом". Или же до сих пор сохранившееся выражение: "красавица писаная".

- Иван Бурмагин,- рассказывает Яков Филиппович дальше,- красил для крестьян все, что только они ни приносили, а на своих воротах нарисовал даже ангела. Был здесь еще старичок - Иван Иванович Истомин, тоже умел красить, в 1957 году он за свое мастерство получил даже диплом, хотя было ему восемьдесят два года. У меня есть вещи его работы...

И вот он с помощью внучат на улицу выносит ярко расцвеченные предметы. Прялки - целых семь штук, саночки... Некоторые прялки очень похожи на нашу, Степанидину, так же, как и она,- с ровными линиями и квадратами, вверху - знакомые окошки, только переплет окон не клетчатый, а более современный - в виде буквы "Т"; на нижнюю линию, как на подоконник, поставлен горшок с цветком.

- Прялки с окошками,- говорит нам Яков Филиппович,- я купил в Борке, это недалеко отсюда, выше по Двине. Было это лет пятьдесят тому назад. А вот эту,- показывает он на прялку с цветами,- красил Иван Истомин, и санки его работа.

Присматриваемся к этим вещам - их роспись отличается от нашей, цветы свободно разбросаны по всему полю прялки, а на санках, на всем сиденье и передке, изображен целый куст с розовыми цветами и птицей на вершине. Яркий оранжевый фон росписи придает санкам очень праздничный вид.

Эти санки тоже куплены в Борке. Делались они лет тридцать тому назад для старшей дочери Александры.

- Да нет, ей было тогда лет семнадцать, не меньше, санки - ее приданое.

И видя наше удивление, Яков Филиппович рассказал нам об одном интересном обычае, существовавшем здесь, по его словам, испокон веков.

- На таких санках,- начинает он,- парни с девушками на масленицу катались с гор...

Масленица, вспоминаем и мы, хороший праздник - это пережиток древнего языческого поклонения солнцу. Наши далекие предки считали солнце живым существом, обладавшим могущественной силой: рассердится оно, не даст тепла и света - и погибнет на земле все живое. Чтобы оно всегда было в добром настроении, в его честь устраивали праздник все народы мира по-разному, но чаще всего в конце зимы. У нас на Руси масленица праздновалась в конце февраля: в эти дни пекли блины (они ведь похожи на солнце- такие же круглые, горячие и желтые), устраивались веселые катания на лошадях; молодежь же в эти дни каталась с гор. Вот здесь, на Двине, и существовал обычай кататься с гор в маленьких саночках парами.

Снова с интересом рассматриваем саночки - понятно теперь, почему они делались такими прочными: сиденье опирается на массивные металлические брусочки, полозья окованы железом - иначе двух взрослых они не выдержали бы, а для детей тяжеловаты (илл. 5).

5. На таких нарядных расписных санках на севере катались с гор и взрослые, а невеста получала их в приданое

Идем по деревне дальше, заходим в дома, знакомимся со старожилами, беседуем, расспрашиваем и постепенно перед нами раскрывается прошлое этой деревни, этого края...

Исстари любили здесь все красивое, особенно нравилось красочное, расписное. Расцвечивалась узорами посуда: кружки, ложки, миски, туески; лошадиная сбруя - дуги, хомуты,- сенокосные грабли, детские колыбели, да и сами дома. Снаружи у дома расписывали цветами ставни, наличники, а по сторонам чердачного окна "писали" львов на задних лапах. Внутри дома покрывали росписью стены, перегородки, полки, скамьи, а иногда и пол (илл. 6).

6. Мы видим здесь внутреннее убранство избы на Северной Двине: художник расцветил яркими красками кухонный стоп, печь, лежанку ('голбец') и даже дверь

Сейчас ушел в прошлое старый быт, роспись стала "немодной", и у одного дома мы увидели выставленную из избы красочную перегородку. Хозяева с радостью отдали ее нам в музей.

Почти во всех домах обстановка городская: никелированные кровати, комоды, полированные радиоприемники. Трудно, конечно, этим предметам ужиться со старинной росписью. Да и посуда - эмалированная, фаянсовая, фарфоровая - вытеснила старинную деревянную утварь. Но вот в одном доме мелькает что-то знакомое. Оказывается - это деревянный жбан с массивной крышкой и ручками. Стенки его богато украшены красными цветами, веточками и птичками. Прежде в праздники из него пили мед и пиво (по размеру он равен примерно нашему кофейнику), а сейчас хозяйка держит в нем сахар. Чудесную кружку хозяйка соглашается отдать в музей.

От старого быта в изобилии остались только прялки. И сколько их - в каждом доме несколько штук! Крупные, массивные, они по форме похожи друг на друга, как сестры-близнецы. Да и роспись их знакомого нам типа: расчерченные по линейке участки, а в них цветы и птицы, вверху непременная пара окошек, а внизу - ездок на лошади, в санях.

- Почему у вас так много прялок?- спрашиваем мы у женщин.

Земля здесь для льна подходящая, сеяли его в большом количестве, а потом пряли лен, ткали льняные ткани. Местные ткани славились. Их продавали в Устюге, а оттуда развозили по всей России и даже за границу. Учились прясть еще детьми - лет с восьми-девяти, а потом уже с прялкой не расставались всю жизнь. Девушке нужно было напрясть и наткать холстов себе в приданое, да и сколько-нибудь продать, чтобы купить себе обнову.

С прялками ходили на посиделки - деревенские вечеринки, а там у кого прялка красивее, тому и чести больше. Женихи часто дарили прялки невестам, иногда их подписывали - от кого кому. Такую прялку женщина особенно берегла, а после себя завещала дочери, как память... Вспоминается случай, когда женщина ни за какие деньги не хотела отдать в музей прялку и все повторяла: "Не могу, материна память..."

Да, оказывается, большое место в жизни деревенской женщины играл этот нехитрый инструмент, сопровождая ее с раннего детства и до могилы. И в то время, как сидела она за прялкой долгие зимние вечера (ведь нужно было одеть всю семью!), а ее привычные пальцы все скручивали и скручивали нитку, смотрела она на затейливые ее узоры и вспоминала молодость. И называют здесь прялку как-то ласково - "пресница".

На наш вопрос, где же делались прялки, ответ один: в Борке. Что ж, едем в Борок.

Опять плывем по Двине, моторка с шумом рассекает воду, оставляя позади себя полоски пены. Мелькают зеленые берега. Вот и Городок - здесь нам выходить. Взбираемся на крутую, почти отвесную насыпь и сразу попадаем в деревню. Окружающие ее холмы чем-то напоминают древние валы.

Снова бродим от дома к дому, выискиваем старожилов расспрашиваем, смотрим, слушаем, записываем...

- Почему же,- задаем мы первый вопрос,- ехали мы в Борок, а попали в Городок, это одно и то же?

В ответ мы услышали старую местную легенду, которая перенесла нас лет на пятьсот назад, в прошлое, в знаменитый в истории Руси вольный город Новгород. Правил в это время Московией царь Иван III. Подчинилась ему вся страна и даже такие города, как Псков и Новгород, платили дань, признав власть Москвы. Хотя и признал это Новгород, была там группа бояр, которая не хотела примириться с потерей вольности. Возглавляла эту группу властная и сильная женщина - боярыня Марфа Борецкая, жена бывшего новгородского посадника. Узнав о сопротивлении новгородцев, Иван III послал туда войско, город был побежден, а вечевой колокол - тот, что уже сотни лет висел в центре города, на Ярославовом Дворище, и сзывал новгородцев для решения важных дел,- был вывезен в Москву. Многие из бояр бежали сюда на Двину. Была в их числе и Марфа Борецкая. Поселилась она здесь, на высоком берегу Двины, огородив Это место высоким валом. Вот отсюда-то и сохранились названия "Городок" (от "горотьба") - места, огороженного валами, и "Борок" - название всех ее владений на Двине, которые, говорят, простирались на сотни верст. Сейчас же Борком называется только пристань - километров семь от Городка.

Так вот, оказывается, попали мы, сами того не ведая, к потомкам древних новгородцев!

Очевидно, были среди бежавших и художники, они-то и передавали свое мастерство из поколения в поколение. Понятно теперь и то, что среди фамилий здешних крестьян часто встречаются типично новгородские: Скорняковы, Востряковы, Степановские, Гагарины...

Одна из представительниц таких древних фамилий как раз стоит перед нами, показывает свою прялку, такую же, как все - с окошками, только внизу несколько букв: "сия П. М. П. Г. Кра 1927"

- Что это за буквы?-интересуемся мы, и владелица ее расшифровывает: "Сия пресница Марфы Петровны Гагариной Крашена в 1927 году". Как просто, когда знаешь, а попади эта прялка в музей - была бы загадка. Получила ее Марфа Петровна в подарок, когда выходила замуж.

- Кто же делал прялки и где их красили? - снова (и уже который раз!) задаем мы вопросы. Ответ единодушный: делал прялки здешний плотник Василий Иванович Никитин, живет он во-о-он в том доме,- показывают нам.

Ответы на второй поначалу кажутся противоречивыми: Паладья Пальникова, Никита-бог, Микофор из Пальников, Никифор Амосов. Первое имя женщины - Паладьи - повторяется чаще других. Говоря о ней, некоторые добавляют: "Да она и сейчас жива, только лет ей больно много - девяносто или больше. Живет она недалеко отсюда, в деревне Скобели".

Постепенно уясняем, что Паладья Пальникова - прозвище, настоящее имя мастерицы - Пелагея Амосова, а Никифор - ее брат. Раньше вся семья Амосовых занималась окраской вещей по заказу крестьян, теперь в живых осталась только Пелагея.

Итак, нам непременно нужно побывать в двух домах: у В. И. Никитина и у Пелагеи Амосовой.

Начнем с Никитина - он живет рядом. У его дома видим ребятишек с расписными санками: хоть лето, а они, не жалея сил, катают друг друга по траве.

Василий Иванович приглашает нас в дом, обстановка современная, от прошлого ничего не видно. Хозяину никак нельзя дать его семидесяти трех лет - такой он бодрый, крепкий и моложавый. С первых же слов видим, что попали по назначению: почти все, что нужно было сделать крестьянину из дерева, выходило из рук Василия Ивановича. Ремесло свое получил от отца, а тот - от деда. В деревне так всегда было: сын наследует "рукомесло" отца.

Василий Иванович подробно рассказывает, как он вырезал. Не случайно, оказывается, здесь прялки крупные и массивные. Вырезали их из целого дерева с корнем. Из нижней части ствола делалась ножка прялки и "головка": сюда привязывалась кудель при прядении,- а из горизонтального ответвления корня - донце (сиденье пряхи). Форма прялки здесь была всегда одна. Верхушку украшали "бобочками" (или "бобошками"), и он показывает верхние круглые выступы, а низ головки - "сережками".

"Бобочки" - так ведь это же бочки, вид покрытия, который мы видели здесь же, на деревянных церквах, место их на вершине прялки, как на крыше! Сережки мы тоже видели на крестьянских домах, а фигурные ножки прялки такие же, как столбики балкончиков и крылец. Это сходство теперь понятно: ведь и дома и прялки делали одни и те же мастера: совершенствуя мастерство из поколения в поколение, они на прялки перенесли черты древней северной архитектуры, воспетой еще в былинах:

...Терема-то все златоверховатные... Каждая с маковкой-жемчужиной...

Вот почему и похожи прялки друг на друга, как сестры-близнецы.

Крестьяне здесь, как и везде в деревнях, пахали землю, разводили породистый скот. Места для скотины хорошие - пойменные заливные луга с сочной травой. Больше всего разводили коров местной, холмогорской породы - они и сейчас славятся. Продавать мясо возили в старую столицу - Петербург. Лес и река тоже многих кормили. В лесу стреляли дичь: рябчиков, тетеревов, из сосны и елки гнали смолу, в Двине ловили стерлядь. Рыбу и птицу тоже возили в Петербург, а смолу - в Архангельск и за границу.

Понятны теперь многие сценки на расписных предметах из этих краев: пастухи со стадом, бойня, охотники, целящиеся в птиц, а на одном рисунке есть даже добывание смолы. Значит, не выдумывали рисунки из головы здешние живописцы, а изображали то, чем жили, что волновало (илл. 7, 8). Едем к одному из их представителей - к Пелагее Амосовой.

7. На прялке нарисована обычная деревенская сценка: пастух играет в рожок и женщины выгоняют коров в стадо

8. На стенке детской колыбели художник изобразил охоту на птиц

От Городка до Скобелей около пяти километров. Скобели - небольшая деревушка, вся утонувшая в зелени, даже дорога, по которой мы едем, заросла травой,- видно, не слишком часто тут ездят. Поэтому гуси, расположившиеся прямо на середине улицы, очень недовольны нашим приездом.

Дом Пелагеи (Паладьи) рядом - крепкий и добротный, хоть и небольшой. Пелагея Матвеевна сначала смотрит на нас недоверчиво, подозрительно - такие гости у нее впервые. Но постепенно беседа оживляется, теплеет, и она нам подробно рассказывает о себе, о семье, о своем искусстве. Вот что мы записали.

Лет ей много, девяносто есть точно, а может быть и больше - счет годам давно потеряла. Родилась она здесь, на этом месте и прожила всю жизнь. Только старый дом сгорел, раньше он был больше, и семья была большая. Место, где они живут, называется "Пальниками". Когда-то здесь был дремучий лес, и, чтобы освободить место под пашню, его выжигали, "палили". Поэтому и семья их получила прозвище Пальниковых, хотя они Амосовы.

Ее отец Матвей Гаврилович умел "красить" с детства, своему мастерству обучил всех детей, а было их у него шесть человек - она и пять братьев: Степан, Василий, Никифор, Матвей и Кузьма. Окрашивать начала с двенадцати лет и всю жизнь только этим и занималась.

Братья, женившись, уехали кто куда, а она осталась с отцом, и ей завещал он свое мастерство, оставил все инструменты. Она их нам показала - нехитрые приспособления: деревянная линейка, такой же циркуль с вставленным по-старинному гусиным пером, кисточка из заячьих лапок, книжечка (в размер нашего блокнота) с листочками сусального золота.

Работа по окраске, довольно сложная и кропотливая, проходила по раз заведенному порядку. На окраску одной прялки уходило не меньше двух дней: ведь украшали обе ее стороны, ножку, донце да еще каждый выступ - кружочек. Она показывает, как работала над прялкой, взяв для наглядности циркуль с линейкой.

Начинала окраску с "грунтовки" - обмазки всей поверхности массой из клея с мелом: это для того, чтобы краска не уходила в дерево и не тускнела. Высохшую грунтовку прочищала пемзой: поверхность должна быть гладкой, без шероховатостей. После грунтовала еще два раза белилами, сначала более жидкими, потом гуще и опять давала высохнуть. Затем начинала "расчерчивать" всю прялку по линейке - делить ее на участки, которые по-старинному называла "ставами" (полочками): верхний став с "окольцами" (с окошками), средний с "древом" (с цветком), нижний - с конем; циркулем делала кружочки в каждой "бобошке", в "сережках" и в выступах ножки - все с обеих сторон. Затем начинала самое важное - выклеивать листочками сусального золота те места, которые должны быть золотыми: конь, птица или вся серединка. От количества золота зависела цена прялки.

Когда золото приклеивалось и высыхало, начиналось собственно "крашение" - наведение рисунка; в каждую бобошку и на ставы помещалось свое изображение: цветочки и птички - в кружочки, окошки - на верхний став, а внизу- конь с возком.

Рисунок попроще она делала от руки, а такие, как конь, карета, переводила с бумажных трафаретов, которые ей еще от отца остались.

За зиму ей удавалось окрасить и продать прялок пятьдесят, работу начинала осенью ("с покрова"), а заканчивала в марте. Весной и летом не работала - много было дел в поле и огороде.

- А ведь наша работа раньше далеко славилась, - заключает она с гордостью,- прялки расходились от Конецгорья до Пермогорья (т. е. больше чем на пятьсот километров!). Иная женщина и пятьдесят верст пешком пройти не ленилась, лишь бы достать прялку с золотом.

Девяносто лет прожила на свете Пелагея Амосова и пятьдесят из них занималась своим художественным ремеслом. Работала бы и дольше, да перестали заказывать у нее даже прялки, в магазине теперь можно купить любую ткань, не нужно ни прясть, ни ткать - вот и прекратилось ее мастерство. У нее еще лежат пять последних прялок, сделанных в 1927 году, есть и прялки работы братьев Василия и Ники-фора.

Вместе с ней поднимаемся на чердак, выносим эти прялки, рассматриваем роспись троих Амосовых. При первом взгляде бросается в глаза сходство прялок: они все одинаково разделены на ставы-полочки, а на полочках на тех же местах у всех окошки, цветы, повозки, на бобошках - ровные кружочки, в них кустики и цветочки. Но стоит присмотреться к ним внимательнее - и начинаешь замечать отличия. У Пелагеи весь рисунок как-то мельче и аккуратнее, так и чувствуешь, как добросовестно и старательно "вычерчивала" она его десятилетиями натренированной рукой. Все в ее рисунке спокойное, как бы застывшее. В росписи Никифора больше широты и размаха: конь скачет, возница лихо замахнулся кнутом (илл. 9). Сама Пелагея признает, что Никифор был среди них самым талантливым.

9. Эти прялки экспедиция Исторического музея получила у автора росписи - П. М. Амосовой. Правую украсила она, а левую - ее брат Никифор

На прялке Василия - обилие позолоты. У Никифора и Пелагеи золотом выклеены лишь небольшие кусочки росписи - конь, возок, а здесь без золота нет ни сантиметра, даже ножка и та блестит с обеих сторон. Сколько же она стоила, если прялка только с золотой середкой стоила целых пять рублей?

Оказывается, эта прялка готовилась не на продажу, Это - свадебный подарок невесте, видно, золото здесь означает силу жениховских чувств. Вот и дарственная надпись внизу, на донце, выведенная аккуратными каллиграфическими буквами: "сия прялка Александры Михайловны Клестовой 1890 года", мелко авторская подпись - "кр. В. Амосовъ" (красил Василий Амосов). И на роспись мастер не пожалел труда: много птиц, людей, цветов, и все выписано до мельчайших деталей. Обычная в ставе с конем поездка у Василия выглядит много параднее: в возке на колесах (а не в санях) сидят двое: впереди мужчина, он как бы сдерживает рвущуюся вперед пару коней, сзади - женщина в шляпке и с зонтиком (илл. 10, 11).

10. Эта сверкающая золотом прялка - свадебный подарок художника В. М. Амосова невесте

- Он себя здесь нарисовал, со своей будущей женой Александрой,- говорит нам Пелагея Матвеевна,- это свадебная поездка. И она нам подробно рассказала про здешние свадьбы, которые справлялись у них пышно, по старинным обычаям.

11. На передней стороне ее он изобразил свою свадебную поездку

Договаривались о свадьбе родители, самих молодых о согласии в те времена не спрашивали. С того дня, когда невеста считалась просватанной, ее "покрывали" - набрасывали на нее какую-нибудь ткань или скатерть и до самого дня свадьбы она не имела права выходить из дому, хотя бы ей пришлось ждать несколько месяцев. Чтобы показать невесту жениху, устраивались "смотрины" - жених с отцом и с дарами шел к невесте в дом. Свадьба праздновалась три дня, и все это время невеста с подругами должна была плакать и петь жалостливые песни: ведь жизнь в доме свекра и его семьи не сулила ей радости.

пели девушки, когда в последний раз провожали невесту в родительскую баню. В дом мужа молодая супруга вместе с приданым должна была взять все орудия своего труда: молотило и кичигу - лен обмолачивать, трепало - стебли льна от костры отбивать, прялку.

На четвертый день молодые ехали навещать родителей невесты и близких родственников. На лошадь надевалась хорошая сбруя, к высокой раскрашенной дуге привязывали до пяти колокольчиков, на санях расстилались ковры, а супруги надевали самое нарядное платье. Вот эту поездку и изобразил Василий Амосов на прялке. В конце прошлого века, лет семьдесят-восемьдесят тому назад, праздничный костюм мужчины состоял из синего суконного кафтана в талию, от которой вниз шли широкие фалды "трубами", вместо пуговиц к нему пришивали крючочки - "схватцы". К такому кафтану полагались еще на шею - красный платок, на голову - шапка с бобровой опушкой, на руки - белые замшевые перчатки. Если костюм молодого супруга, как мы видим, еще сохранил отчасти деревенский покрой, то "молодая" одета совсем по-городскому - в пальто, шляпке и с зонтиком, который здесь, по всей видимости, не признак плохой погоды, а главное украшение модницы.

Перегруженные вещами, возвращаемся мы в Москву. Опять мы в нашем хранилище. Оглядываем старые коллекции, и невольно глаз останавливается на предметах из Бор-ка: вот они, знакомые нам квадратики окошек, птички в кружочках. Мы их находим всюду: на сундуках, ковшах, дверцах шкафов. Теперь мы знаем, откуда они, где жили их авторы-живописцы.

А вот и прялка Степаниды Дмитриевны, со старцем и юношей у крыльца. Теперь мы сможем догадаться, куда они направляются. Ведь эта прялка тоже очень похожа на свадебный подарок: и надпись есть, и поездка обставлена так же пышно, и молодые одеты нарядно.

Похоже, что на передней стороне прялки художник показал нам сцену "смотрин": невеста просватана и спрятана в доме под покрывалом. Жених с отцом приехали к ней познакомиться, первым с дарами должен войти старший - вот он и поднимается по лесенке с кузовком, а жених должен подождать, когда его позовут. На старике и юноше длинные до пят кафтаны с узорным воротником и поясом, такие носили на Руси в XVI-XVII веках, их можно увидеть на старинных новгородских иконах. На другой стороне - выезд молодых супругов в гости к родным: мы можем разглядеть в рисунке расписную дугу с колокольцами и сверкающую сбрую (илл. 12). На "молодой" уже не модное городское платье конца прошлого века, а старинное, древнерусское, какое полагалось носить по обычаям того времени: сарафан с кушаком и двумя рядами золоченых пуговиц, рубаха с длинными рукавами и широким воротником - "наборочником" (он расшивался в несколько рядов золотой тесьмой, мишурными блестками и лентами). На голове у нее кокошник, тоже расшитый золотом, а форма местная, борецкая - в виде обращенной вверх подковки. Не забыл художник и такой характерной детали, как распущенные по плечам волосы женщины - следуя, по-видимому, очень древним традициям, здешние молодые женщины не заплетали их в косу.

12. Свадебная поездка, изображенная на прялке XVIII века

Осталось нам узнать, что же значит термин "серебреница", который в надписи связан со Степанидой Дмитриевной. Теперь, когда нам известно, что жила она на Северной Двине и происходила от новгородцев, мы можем и это слово понять. Ведь в Новгороде ремесленники по серебряным изделиям славились, пожалуй, не меньше, чем живописцы. Называли их "серебреники". Вместе с другими переселенцами они попали на Двину и там продолжали свое мастерство. Занимались этим делом не только мужчины, но и женщины, особенно в тех работах, где требовалась большая тонкость и ловкость. Именно такими были, например, "сканные" изделия - сплетенные из серебряной проволоки, как кружево.

"...стрельчихе ографенке,- читаем мы в одном документе XV века,- за дело (т. е. выделку) троих чепей столпчатых уплочено полтора рубля..." Очевидно, такой же мастерицей-"серебреницей" и была наша Степанида. Мы видим, что на Севере в художественных ремеслах женщины уже давно не уступали мужчинам: были женщины-живописцы (как, например, наша Пелагея), ювелиры (наша серебреница Степанида), а были и "грамотницы", которые, умея читать и писать, от руки переписывали толстые книги. "Сия книга, - читаем мы в конце одной рукописи XVIII века,- списана писицею Татьяною Антоновой 1785 года августа 3 дня".

Вот и закончилась наша экспедиция, а прялка, заинтересовавшая нас, раскрыла свои секреты. Она открыла нам кусок ушедшей в прошлое жизни в одном из уголков нашей родины. Но ведь мы познакомились с очень небольшим количеством вещей, даже из того, что хранится в Историческом музее. А сколько их всего, во всех музеях страны!..

История одной экспедиции (С. Жегалова)

Загадочная надпись

Едем на Северную Двину